АвторТема: Языки носителей гаплогруппы N  (Прочитано 12609 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн Аббат БузониАвтор темы

  • ...
  • Сообщений: 19863
  • Страна: ru
  • Рейтинг +1812/-60
  • Y-ДНК: I1-SHTR7+
  • мтДНК: H16-a1-T152C!
Языки носителей гаплогруппы N
« : 15 Июнь 2009, 17:54:57 »
К реконструкции лингвистической карты Центра Европейской России в раннем железном веке
Владимир Напольских (отрывок из статьи)

Настоящий обзор имеет целью обрисовать в основных чертах картину взаимодействия различных языковых компонентов в Центре Европейской России с начала первого тысячелетия до н.э. до первых веков н.э., как она может быть реконструирована по современным данным языкознания. Я сознательно ограничиваюсь только лингвистической сферой и оставляю в стороне такие важнейшие для палеоисторических построений источники, как археологический и антропологический (в том числе - палеоантропологический) материал, точнее - пытаюсь абстрагироваться от него с тем, чтобы имеющиеся представления об археологических культурах, миграциях и хозяйственно-культурном укладе населения данных территорий не влияли на объективно следующие из анализа языковых данных выводы. Такой подход представляется оправданным, поскольку отражение древних исторических процессов в языке (материал) и способы реконструкции этих процессов (методика историко-лингвистического анализа) являются самостоятельными, и взаимная корректировка (точнее - подгонка друг к другу) выводов столь разных дисциплин, как, например, археология и лингвистика, искажают историческую картину. Каждое из этих направлений должно, прежде всего, предоставить историку бесспорные факты и надёжные выводы, достоверность которых не может быть оспариваема, исходя из фактов и выводов другой дисциплины, и - с другой стороны - сформулировать вырастающие из анализа, например, языкового материала, проблемы, решение которых возможно только в результате создания комплексной палеоисторической модели.

Решение поставленной задачи состоит из следующих блоков.

1. Анализ субстратной топонимики региона. Это задача стоит несколько особняком, поскольку, во-первых, здесь в руках исследователя практически нет методов, позволяющих датировать тот или иной топонимический слой. Во-вторых, опыт надёжных топонимических исследований показывает, что достаточно надёжно может быть выявлен, как правило, только верхний субстратный топонимический слой (в нашем случае - непосредственно дорусский, т.е. по времени формирования относящийся ко времени не ранее конца I тыс. н.э.), попытки же выявления более глубоких (древних) топонимических пластов встречают труднопреодолимые и всё нарастающие по мере продвижения в древность препятствия и приносят гораздо более гипотетические и расплывчатые (как в плане надёжности, так и в плане языковой аттрибуции, соотнесения с известными языками) результаты. Поэтому для нашего исследования топонимические данные имеют лишь косвенную ценность: они позволяют несколько удревнить современную языковую карту региона и дополнить наши построения данными о некоторых языках, которые без учёта топонимики остались бы вовсе за пределами возможностей исторической реконструкции (прежде всего - мерянский язык), но эти данные всё-таки отражают картину более позднюю по сравнению с интересующей нас эпохой.

2. Реконструкция праязыковых состояний для языков тех групп и семей, присутствие которых на данной территории следует предполагать: какие древние языки и, в частности, какие языки-предки современных могли существовать на территории Центра Европейской России в I тыс. до н.э. Здесь следует рассмотреть проблемы классификации языков интересующих нас семей (построение родословного древа и установления характера древних праязыковых единиц: представляла ли та или иная из них собой относительно единый язык или достаточно расплывчатую общность родственных языков и диалектов, контактировавших между собой), проблемы абсолютного датирования праязыковых распадов (с помощью данных о заимствованиях из языков с ранней письменной фиксацией, анализа культурной праязыковой лексики, метода глоттохронологии - подсчёта «лингвистических расстояний» между родственными языками в соответствии с сохранившейся в них долей древней лексики общего происхождения, соотносящегося со временем, прошедшим с момента расхождения исторических судеб этих языков [Сводеш 1960; Старостин 1989]), проблемы географической локализации праязыковых общностей (прежде всего - метод лингвистической палеонтологии, когда с помощью выявления комплекса слов, обозначающих явления климата, рельефа, названий растений и животных в определённом праязыке и наложения их на карту региона, в соответствии с данными палеобиогеографии, устанавливается праязыковой экологический ареал - наиболее вероятный район обитания носителей данного праязыка [Napolskikh 1993]). Эти задачи одновременно потребуют реконструкции древних контактов между носителями разных языков на основании данных языковых заимствований и помещения их во времени и пространстве.

3. Реконструкция элементов материальной (и по возможности духовной) культуры сообществ, говоривших на интересующих нас языках: анализ праязыковой лексики, исходящий из предположения о том, что существование в праязыке терминов, обозначающих те или иные культурные реалии (во всяком случае, тогда, когда реконструкция ни с фонетической, ни с семантической точки зрения возражений не вызывает и когда восстанавливается некоторый набор терминов, относящихся к определённой сфере культуры) предусматривает существование соответствующих реалий в культуре носителей праязыка.

 

I.

Первые систематические исследования субстратной (дорусской) топонимии лесной зоны Европейской России были, в основном, связаны с попытками преимущественно финских учёных (А.И. Шёгрен [Sj\gren 1861], М.А. Кастрен [Castren 1862], Я.Калима [Kalima 1935; 1946] и др.) установить границы былого проживания финно-угорских, прежде всего - прибалтийско-финских народов1. Cоответственно, внимание исследователей было в основном направлено на северо-западные и северные области Европейской России и позитивные результаты их трудов связаны с выявлением ареалов прибалтийско-финской и отчасти - саам-ской топонимии. Несмотря на то, что эти авторы были первопроходцами и, как правило, сремились объяснять всю субстратную топонимию, исходя из фактов современных прибалтийско-финских языков), названным авторам (в особенности - Я.Калиме) удалось выявить основные прибалтийско-финские (у М.А. Кастрена также - некоторые саамские) топоформанты и характерные апеллятивы, определить многие закономерности фонетического усвоения их в русском языке и в целом установить границы распространения прибалтийско-финской субстратной топонимии на северо-западе и севере Европейской России и наметить ареал саамских субстратных топонимов на Русском Севере. Однако, Центр Европейской России весьма мало был затронут в их работах; кроме того, односторонняя направленность интересов финских исследователей не позволила им создать цельную картину дорусской субстратной топонимии не только Европейской России в целом, но даже и её северо-западных областей.

Также в конце XIX в. было положено начало другому «финно-угристическому» направлению исследования субстратной топонимии Европейской России: Д.П. Европеусом [Европеус 1874] интенсивно разрабатывалась идея об угорском происхождении древнейшего слоя субстратной топонимии. Методика работы данного автора, состоящая в произвольном подборе обско-угорских этимологий для субстратных топонимов была очевидно дилетантской даже для своего времени, и М.Фасмер совершенно справедливо оценил сочинение Д.П. Европеуса как «фантазии» [Vasmer 1934: 10]. Но именно эти фантазии лежат в основе существующего до сих пор направления поисков угорской и (прибавилась к угорской позднее и, как правило, вне всякой логики фигурирует вместе с ней) самодийской субстратной топонимии в Восточной Европе. При этом новейшие работы этого направления, в принципе, не отличаются от фантазий Д.П. Европеуса, и нет никакой необходимости разбирать их здесь, поскольку такой разбор проделан в [Напольских 2001] (там же см. литерутуру и историографию). Вся проделанная в этом направлении работа однозначно свидетельствует, что самодийской топонимии в Восточной Европе за пределами исторического расселения ненцев в тундровой зоне нет и быть не может (см. также [Матвеев 1964]). Что же касается угорской топонимии, то нельзя отрицать наличия пласта мансийских (но не угорских вообще!) топонимов в районах былого расселения манси в Прикамье и Предуралье, где вогуличи фиксируются и историческими источниками; возможны поиски поздних (I тыс. н.э.) топонимических следов пребывания древних венгров на их пути с западносибирской прародины на Дунай (Средний и Южный Урал, Башкирия, Среднее и Нижнее Поволжье), и этим перспективы поисков следов былого пребывания угроязычного населения в Восточной Европе, видимо, исчерпываются (см. также [Матвеев 1968]).

Комплексный анализ субстратной дорусской топонимии (преимущественно - гидронимии) всей лесной зоны Европейской России с привлечением данных прибалтийско-финских, саамского, поволжских финских, пермских, балтских, славянских, иранских языков на широком историко-филологическом фоне был проделан Максом Фасмером [Vasmer 1932; 1934; 1935; 1936; 1941]. Его работы содержат анализ огромного числа географических названий, анализируемых системно с выделением топонимических типов, базирующимся на анализе самих топонимов, без тенденциозного поиска следов определённых языков, с внимательным отношением к способам адаптации субстратной топонимии в русском языке и с использованием всех достижений предшественников. Поэтому как методика, так и в общем выводы М.Фасмера не утратили своего значения до сих пор. В общем виде они представлены двумя картами, показывающими распространение основных языков в Европейской России до начала славянской и прибалтийско-финской экспансии (т.е. в первые века н.э.): см. рис. 1 из более ранней работы [Vasmer 1936], где ареал былого расселения пермян на Русском Севере ещё показан продвинутым на запад дальше, чем он реально фиксируется в топонимии (нет никаких основний предполагать былое широкое расселение пермян западнее Северной Двины), и рис. 2, итоговую в топонимических штудиях М.Фасмера [Vasmer 1941].

Особый интерес представляет наблюдение М.Фасмера о том, что ареал топонимов, объяснимых на базе марийского языка частично перекрывает исторические районы обитания мери (прежде всего показательны названия озёр на ?Vнгирь - ср. мар. eer ‘озеро') и вывод о вероятной близости мерянского и марийского языков [Vasmer 1935: 75] - идея, высказывавшаяся и ранее [Кузнецов 1910], но, в силу крайне слабой аргументации, в значительной мере дискредитированная уже с самого начала (см. [Попов 1965: 99-100]). Данный вывод подтверждается новейшими исследованиями мерянской топонимии (см. ниже) и является безусловно более фундированным, нежели гипотеза О.Б. Ткаченко [Ткаченко 1985] о промежуточном положении мерянского между мордовским и прибалтийско-финскими языками при большей близости к последним (ошибочность гипотезы О.Б. Ткаченко объясняется некритическим использованием для реконструкции мерян-ской лексики данных русских диалектов и арготических языков типа офеньского, в которых присутствует лексика самого разного происхождения, но меньше всего, видимо, мерянская).



На рис. 2 население обширных территорий Русского Севера показано М.Фасмером как «неиндоевропейцы» (Nicht-Indogermanen) - речь идёт о создателях топонимии на -ма, -хта / ?гда, -ошма. Позднее многие из неясных топонимов Русского Севера были объяснены как происходящие от финских в широком смысле (т.е. не собственно прибалтийско-финских, но принадлежащих к западному финно-угорскому ареалу) языков [Матвеев 1964а: 74, 83], в последнее время называемых А.К. Матвеевым «севернофинскими» (см. ниже), но в общем оценка М.Фасмера звучит вполне корректно и сегодня: помимо того, что определение «неиндоевропейские» подходит и к «севернофинским» языкам, возможность отнесения некоторых из субстратных топонимических типов к языкам неизвестного происхождения остаётся реальной как на Русском Севере [Матвеев 1964а: 77-80], так и в более южных регионах - например, распространённые в Ярославском Поволжье топонимы на ?Vхта / ?Vгда (коррелирующие по звонкости-глухости) и сегодня не имеют внятных этимологий [Ahlquist 1992: 101; Шилов 2001: 16].



Возможность происхождения субстратной топонимии Волго-Окского региона и Русского Севера от языков неизвестной (неуральской и неиндоевропейской) принадлежности была рассмотрена в статье Б.А. Серебренникова [Серебренников 1955] и затем использовалась как рабочая гипотеза в палеоисторических построениях [Третьяков 1958]. Хотя в принципе гипотеза П.Н. Третьякова о неизвестной (палеоевропейской) языковой принадлежности создателей неолитических культур с ямочно-гребенчатой керамикой Центра Европейской России по ряду достаточно весомых причин может оцениваться как весьма предпочтительная (см. [Напольских 1990: 51-52; Напольских 1997]), нельзя не заметить, что предположения Б.Н. Серебренникова - не самый сильный аргумент в её пользу: усматриваемые им в субстратных гидронимах окончания -ма, -га, -да, -жа и др., собственно говоря, топоформантами не являются и отчасти представляют собой произвольно выделенные части более сложных формантов [Матвеев 1964а], часть которых объясняется как мерянские, балтские и др., а в значительной мере (это особенно касается топонимов на ?га, в связи со сходством этого окончания с сельк. k2 ‘река' весьма популярных у открывателей «самодийской» топонимии в Восточной Европе - см. выше) - возникли просто на русской почве [Попов 1965: 105-111; Ященко 1974: 96-97]. По сути дела, данная статья Б.Н. Серебренникова представляла собой шаг назад в исследовании субстратной топонимии, и её реальное значение исчерпывается констатацией того факта, что из современных финно-угорских языков значительная часть субстратных топонимов Центра и Севера Европейской России необъяснима.

Широкое распространение субстратных топонимов, объясняемых из саамского языка, на севере Европейской России до Коми на востоке и до Заволочья на юге, намеченное М.Фасмером (см. рис. 1, 2) также получило подтверждение в дальнейших исследованиях, причём субстратными оказываются саамские топонимы и по отношению к прибалтийско-финским, и, таким образом, выстраивается стратиграфия топонимических слоёв на Русском Севере: саамский, прибалтийско-финский, русский [Матвеев 1964; 1979; Муллонен 1994: 116-122]. Появляется даже возможность судить об определении отличий саамских диалектов южного Прионежья и Заволочья, с одной стороны, и бассейнов Северной Двины и Мезени, с другой [Напольских 1995: 136]. Точнее было бы здесь говорить о парасаамских или древнесаамских диалектах, поскольку, во-первых, понятно, что создатели субстратной топонимии Русского Севера едва ли были прямыми предками современных саамов Северной Фенноскандии, и, во-вторых, есть определённые факты, указывающие на более архаичное состояние этих диалектов по сравнению с собственно саамским языком [Муллонен 1994: 120-122].

Исследование субстратной балтской гидронимии на территории Центра Европейской России, в верхнем течении Днепра и Волги, начатое ещё до М.Фасмера трудами К.Буги [Buga 1958] (работа 1913 г.), получило продолжение в работах В.Н. Топорова и О.Н. Трубачёва [Топоров, Трубачёв 1962; Топоров 1972; 1989] и других исследователей второй половины XX в. В результате можно считать общепринятым, что максимальное распространение гидронимов балтского происхождения на севере и востоке ограничивается приблизительно линией: северная граница Латвии - Псков - Торопец - Тверь - Москва - Калуга - Орёл - Курск - Чернобыль [Ванагас 1977] (см. рис. 4), предполагается балтское происхождение некоторых названий и гораздо дальше на востоке - вплоть до низовьев Оки и верхнего течения Мокши [Трубе 1966; Смолицкая 1974: 62-64; Откупщиков 2001: 363-366] (критическое обсуждение проблемы балтской топонимии на исторических мордовских землях см. в [Мокшин 1991: 77-79]), при этом предположения о широком распространении балтской субстратной топонимии к северу от обозначенной границы не подтверждаются [Поспелов 1965]. Анализ балтской субстратной гидронимии максимального ареала её распространения показывает достаточное языковое единство её создателей, с одной стороны, и - с другой стороны - географическое несовпадение и отличие её от более древней «древнеевропейской» (alteuropaische по Х.Краэ и Ю.Удольфу) - хотя, безусловный интерес представляют наличие параллелей между балтской гидронимией и субстратными гидронимами Балкан и возможность объяснять некоторые важнейшие восточноевро- пейские гидронимы как результат славянской адаптации субстратных гидронимов «древнеевропейского» типа, например - Ока < *aq [Krahe 1954: 53, 108-111] (о «древнеевропейской» гидронимии в Восточной Европе см. также [Schmid 1966]). Эти факты свидетельствуют скорее об адаптации балтами достаточно близких к ним в языковом отношении «древнеевропейских» языковых компонентов в Восточной Европе и, таким образом, об относительно позднем распространении носителей языков собственно балтского типа на обозначенных территориях: по крайней мере гораздо позднее распада индоевропейского языкового единства и древнеевропейской (германо-балто-славяно-иллирийско-венетской) общности индоевропейских диалектов, возможно - в период, непосредственно предшествовавший началу славянской экспансии в Восточной Европе. Однако, слишком поздняя датировка широкого распространения балтских языков едва ли была бы верна: судя по фиксации этнонима *galind- (Galindia - одна из земель Пруссии и её население Galindi у Петра из Дусбурга [ХЗП: 50],  др.-рус. Голдь - народ на территории современной Московской области и др.), восходящего к балт. *gal- ‘конец, край' и обозначавшего, видимо, окраинные балтские группы, уже у Птолемея (II в. н.э.): рядом у него упомянуты   (эти же названия, галинды и судины, носили и два балтийских племени в средневековой Пруссии!), жившие к востоку от венедов и финнов, между венедами и аланами, уже в начале нашей эры балты должны были достигнуть по крайней мере южных и юго-восточных пределов ареала субстратной балтской топонимии [Топоров 1977].

Что касается субстратной топонимии иранского происхождения, то, возможно, имеется некоторое количество иранских топонимов в верховьях Днепра и Дона [Топоров, Трубачёв 1962], но в общем вне пределов степной и лесостепной зоны не обнаружено каких-либо значительных их ареалов. Хотя, следует заметить, что тема поисков иранской топонимии в лесной зоне в значительной мере дискредитирована очень слабыми работами А.И. Соболевского (см. [Попов 1965: 20, 98-99]).

Одним из заметных недостатков работ М.Фасмера, как и многих других авторов, было использование недостаточно надёжных источников («Списки населённых мест Российской Империи», поздние карты), на которых названия фиксировались нередко с ошибками, не учитывались различия официальных и народных названий, русских названий и названий на туземных языках. Особенное внимание этим аспектам топонимического исследования уделял А.И. Попов (см. [Попов 1965] с очень хорошим введением в методику топонимических исследований и с литературой), работы которого, к сожалению, незаслуженно мало используются как топонимистами, так и специалистами других дисциплин.

Оффлайн Аббат БузониАвтор темы

  • ...
  • Сообщений: 19863
  • Страна: ru
  • Рейтинг +1812/-60
  • Y-ДНК: I1-SHTR7+
  • мтДНК: H16-a1-T152C!
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #1 : 15 Июнь 2009, 17:55:29 »
Хороший обзор исследования топонимии Центра Европейской России содержится в работах В.В. Седова, прежде всего - в [Седов 1974]. Единственным их недостатком является стремление автора увязать распространение тех или иных топонимических типов с определённой археологической культурой (общностью), что едва ли целесообразно вообще (учитывая невозможность абсолютной хронологической привязки топонимических типов, непосредственно дорусское, т.е. весьма позднее возникновение большинства субстратных топонимических пластов и другие лингвистические трудности, с одной стороны, и отсутствие прямой корреляции между археологической культурой и этноязыковой общностью, с другой. Соответственно, многие из привязок В.В. Седова не всегда достаточно корректны : см., например, связь с создателями волосовской культуры топонимов на ?кса, ?кша (по [Поспелов 1970], на самом деле во многих случаях это - топонимы, содержащие основы икса / икша, вЕкса / вЕкша и окса, справедливо интерпретируемые как мерянские и как «севернофинские»: мар. iksa ‘протока, речка, вытекающая из озера, залив', рус. (Кострома) векса ‘межозёрный проток', ф. oksa ‘ветвь (= ответвление реки)', ареал которых никак не совпадает с ареалом волосовской культуры [Шилов 1997: 6-7; 2001: 16-17; Матвеев 1996; Матвеев 2001а: 234-235]) и на ?н(ь)га, якобы одного происхождения с названиями на ?юга (по [Серебренников 1966], на самом деле - формант, имеющий, судя по фонетическому составу основ [Матвеев 1964: 108-109], истоки не в том же самом языке, что ?юга (прибалтийско-финского происхождения: ф. joki ‘река' [Sj\gren 1861: 511; Castren 1862: 95; Vasmer 1934], отчасти - пермского и собственно русского [Матвеев 1968а: 33-34; Попов 1965: 105-111]) и тем более - с ?юг (по крайней мере в значительной своей части - пермского происхождения: коми ju ‘река' < *ju [Vasmer 1936; Матвеев 1964а: 74-75; 1968а], и имеющий, возможно, гетерогенное происхождение на разных территориях, обстоятельную сводку о гипотезах его происхождения см. [Матвеев 2001а: 261-275]).

С возможностью относительно позднего возникновения субстратной топонимии вследствие вторичного расселения её создателей в средневековье связана интересная дискуссия на страницах «Вопросов языкознания» в 1996-2001 гг. поводом для которой стала предложенная А.К. Матвеевым гипотеза о мерянском происхождении очага субстратной топонимии в Заволочье, в бассейне р. Устья, сложившемся вследствие переселения мерянского населения в ходе русской колонизации Севера, возможно - в XIII в. [Матвеев 1996; 1998; 2001; Альквист 1997; 2000; 2000а; Шилов 1997; 2001].

Независимо от решения вопроса о мерянском происхождении устьинского очага (аргументы А.К. Матвеева, впрочем, представляются мало поколебленными возражениями А.Альквист), принципиальное значение имеют ещё раз подтверждённые в ходе дискуссии наблюдения о достаточно широком распространении на востоке (вплоть до западных районов сегодняшней Республики Коми) и на юге (вплоть, возможно, до севера Костромской области) субстратной топонимии саамского типа, о наличии в топонимии Заволочья, между саамским и мерянским ареалами, следов языка заволочской чуди - языка прибалтийско-финского типа, отличавшегося от собственно прибалтийско-финских (см. также выше), «севернофинского» по А.К. Матвееву [Матвеев 1996; 2001а: 305-308; Шилов 1997: 16-19] и, соответственно,- следующая последовательность топонимических пластов на севере и северо-западе Европейской России (от поздних к ранним): русский, собственно прибалтийско-финский, «севернофинский» + саамский (точнее протосаамский - см. выше) и пермский на северо-востоке [Матвеев 1964а: 70-71, 83; 1996; Шилов 1997: 3-4]. Вторым, и особенно важным для нашей темы результатом данной дискуссии явилось уточнение границ распространения мерянской топонимии и в целом границ исторического расселения мери, язык которой среди всех живых финно-угорских языков оказывается наиболее близок к марийскому (таким образом на новом уровне подтверждена гипотеза М.Фасмера - см. выше) - и возможность вычленения особого ареала субстратной топонимии в левобережье нижней Оки и в бассейне Клязьмы - вероятно, первая сколько-нибудь конкретная информация о языке летописной муромы, который оказывается (судя, естественно, только по нескольким топоформантам) близким к мерянскому [Матвеев 2001] (см. рис. 3). Для уточнения границ мерянской топонимии, возможно - относительной хронологии возникновения пластов субстратной топонимии - и для реконструкции взаимоотношений между исчезнувшими языками Центра Европейской России имеет значение наблюдение А.Л. Шилова о том, что на юго-западе (в районе собственно г. Москвы) ареал мерянской топонимии встречается с субстратными названиями на голядь [Шилов 2001: 25].



Несмотря на то, что в исследовании субстратной топонимии Центра Европейской России ещё следует ожидать весьма значительных подвижек, сегодня можно представить картину расселения основных языковых групп (а в некоторых случаях - и с указанием племенных, этнических их названий) перед началом прибалтийско-финской (на севере и в Фенноскандии) и славянской экспансии, т.е. ориентировочно - в первые века н.э. - см. рис. 4. Данная карта в общем совпадает с более чем полувековой давности картами М.Фасмера, и это позволяет надеяться на то, что картина, на ней представленная, в основных своих чертах не будет подвергнута существенным исправлениям и в будущем и может, таким образом, служить отправной точкой для дальнейших этноисторических построений.

II.

Итак, исторически с раннего средневековья на территории Центра Европей-ской России были распространены языки двух языковых семей: индоевропейской (славянские, балтские, в более древние эпохи можно предполагать проникновение каких-то арийских, в особенности - иранских групп) и уральской (точнее - финно-угорской группы уральской семьи: мерянский, мордовские, марийские, на северо-востоке региона - прибалтийско-финские, на севере - (пара)саамские, на востоке - пермские; возможно также, что в домоногольское время по крайней мере на Средней Волге сохранялись группы, говорившие на древневенгерских диалектах, оказавшиеся здесь в I тыс. н.э. в ходе миграций предков венгров c их западносибирской прародины на Дунай). Присутствие в Среднем Поволжье тюрков едва ли может быть датировано временем ранее VIII в. н.э. (приход с юга булгар), но даже и в конце I - начале II тыс. н.э. собственно на рассматриваемой территории сколько-нибудь значительных тюркских групп, по-видимому, не было.

Для интересующего нас периода (I тыс. до н.э.) из названных групп в Центре Европейской России едва ли присутствовали славяне (нет никаких оснований предполагать начало собственно славянской миграции с территории компактной славянской прародины, находившейся в любом случае гораздо западнее рассматриваемого региона, до эпохи готской активности в Восточной Европе); безусловно здесь не было ни тюрков, ни венгров. Границы максимального расселения предков пермских народов также никогда не простирались на запад далее низовьев Камы (по этому поводу, правда, также существуют особые мнения местных авторов, разбирать которые я не вижу необходимости: так сказать, «методика» этих исследователей находится на том же уровне, что и у искателей угро-самодийской топонимики в Европе (см. выше), да и фамилии сочинителей чаще всего те же самые). Таким образом, из известных сегодня языковых групп в I тыс. до н.э. на территории Центра Европейской России можно с большей или меньшей степенью вероятности предполагать присутствие балтов (при этом речь идёт не о собственно восточнобалтийских языках - литовском и латышском - и не о древнепрусском языке, а о не зафиксированных документально и известных лишь по топо- и отчасти по этнонимике периферийных языках балтского ареала) и носителей западных финно-угорских языков (языковых предков прибалтийских финнов, мери, мордвы и марийцев). Соседи названных групп на юге (в степной и лесостепной зоне) могли говорить на восточноиранских языках (к этому же языковому ареалу относился и язык-предок современного осетинского языка), на западе (Прибалтика, Белоруссия) - на индоевропейских языках балто-славянского ареала и (на берегах Балтики) на германских языках, на севере (от Ладоги до Северной Двины) можно предполагать присутствие древнесаамского (или, в наиболее осторожно формулировке, парасаамского) языкового элемента, на востоке (в Среднем Поволжье и Прикамье) население, видимо, говорило на диалектах пермского праязыка.


Оффлайн Аббат БузониАвтор темы

  • ...
  • Сообщений: 19863
  • Страна: ru
  • Рейтинг +1812/-60
  • Y-ДНК: I1-SHTR7+
  • мтДНК: H16-a1-T152C!
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #2 : 15 Июнь 2009, 17:55:44 »
Эта весьма общая и приблизительная картина представляет собой во многом несколько скорректированный данными топонимики результат простой экстраполяции средневековой (а то и современной) лингвистической карты в прошлое и ни в коей мере не претендует на историческую достоверность; она необходима лишь как стартовая площадка для начала реального исследования. Первым - и важнейшим с точки зрения методологии палеоисторических исследований вообще - её недостатком является неучёт того обстоятельства, что число сохранившихся до времени появления письменных источников языков и языковых групп безусловно на порядок меньше, чем число языков бесследно исчезнувших в ходе исторического развития (достоточно, например, допустить, что имя мери могло не быть упомянуто в древнерусских источниках, и с нашей карты пропало бы важнейшее звено).

В этой связи весьма любопытное наблюдение было сделано Робертом Аустерлитцем, который сравнил количество аборигенных языковых семей на единицу площади в Америке и Старом Свете - оказалось, что в Америке «плотность» языковых семей примерно в четыре раза выше [Austerlitz 1980]. Объяснение этого лежит, думается, отнюдь не только и не столько в области методологических проблем науки о языке (объективные трудности сравнения америндских языков в связи с отсутствием древних письменных источников), но с реальными различиями хода этноисторических процессов в Северной Америке и Северной Евразии в течение I тыс. до н.э. - I тыс. н.э.: в лесной зоне Северной Америки не было того скачка в развития производительных сил и общественных отношений (массовое распространение металлических орудий труда и оружия, скотоводства, в особенности - коневодства, и земледелия и т.д.), который я по аналогии с южной неолитической революцией VII-V тыс. до н.э. предложил называть металлической революцией [Напольских 1997а: 195],- не говоря уже о последующих бурных событиях эпохи Великого переселения народов. Связанная с указанными изменениями интенсификация этнических процессов непременно должна была привести к ассимиляции значительного числа древних этноязыковых групп, в том числе - и к полному исчезновению целых языковых семей, результат чего и был зафиксирован подсчётами Р.Аустерлитца. Естественный вывод: при реконструкции этнических процессов I тыс. до н.э. и более древних эпох необходимо принимать во внимание два обстоятельства: во-первых, в этих процессах помимо известных нам языковых компонентов (для Центра Европейской России - балто-славянского, германского, иранского, прибалтийско-финского, древнесаамского, мерянско-марийского, мордовского и пермского) принимали участие и неизвестные (как принадлежавшие к индоевропейской и уральской семьям, так и не принадлежавшие к ним) группы. Во-вторых, следует осознать печальную неизбежность того, что весьма многие, в том числе и важнейшие аспекты и эпизоды дописьменной этнической истории, никогда (по крайней мере до изобретения машины времени) не будут нами раскрыты - и соответственно формулировать исследовательские задачи.

Тем не менее, изучение отдельных языков позволяет в ряде случаев выявить в них следы субстрата (т.е. наследие языка, на котором говорили физические предки данного народа до перехода их на какой-либо финно-угорский или индоевропейский язык вследствие ассимиляции), позволяющие в какой-то степени восстановить черты звукового и морфологического строя, и, что представляет особый интерес для историка,- лексику исчезнувшего древнего языка. Среди языков Европейской России наиболее интересен в этом плане саамский язык, в котором, исходя первоначально из экстралингвистических соображений (резкие отличия антропологического типа и традиционной культуры саамов от их ближайших родичей по языку, прибалтийских финнов), давно предполагалось существование такого «протосаамского» субстрата, что нашло себе подтверждение в наличии в саамском языке множества слов, не имеющих параллелей в других финно-угор-ских языках (см. ниже). В 40-50-х гг. весьма популярна была гипотеза о самодийской принадлежности протосаамского языка, базирующаяся на реальном наличии параллелей в лексике саамского и самодийских языков [Toivonen 1949; Sebestyen 1953] и находящая порою отражение в работах археологов до сих пор. Однако анализ этих параллелей и нефинно-угорской лексики саамского языка в целом уже пятьдесят лет назад показывал, что говорить о вхождении в состав саамов самодийского лингвистического компонента нет оснований [Collinder 1954], этот же вывод был подтверждён и позднее [Lehtiranta 1986], точка же была поставлена в прекрасном обзоре Е.А. Хелимского, который отверг большую часть предлагавшихся ранее саамско-самодийских параллелей как несостоятельные, относительно другой группы показал, что речь идёт о прауральских основах, сохранившихся в саамском и самодийских языках (с параллелями часто в других группах уральских языков), и лишь десять слов счёл возможным рассматривать как поздние заимствования из самодийских (обычно ненецкого) в саамский или наоборот [Хелимский 2000: 202-217].

Гипотеза о происхождении значительного пласта лексики саамского языка от неизвестного (неуральского и неиндоевропейского - палеоевропейского) языка-субстрата высказывалась ещё К.Виклундом [Wiklund 1896: 10-12], а реально аргументирована была Терхо Итконеном, который привёл список из почти 200 саамских слов, не имеющих параллелей в других финно-угорских языках и необъяснимых как заимствования из известных языков [Itkonen T. 1984: 165-167]. Несмотря на то, что ряд слов из этого списка позднее получили финно-угорскую этимологию или были объяснены как германизмы [Sk\ld 1961: 48-49], основной вывод - о наличии в саамском мощного субстратного лексического пласта неизвестного происхождения - остается несомненным [Sk\ld 1961: 50]. Попытка опровергнуть его с помощью математических методов привела, против горячего желания её автора (судя по фактическим результатам), к его подтверждению [Lehtiranta 1986], а посылка о том, что субстратная лексика непременно должна отличаться от исконной фонотактически [Lehtiranta 1986: 250] выглядит по меньшей мере странно (заметим, что некоторые фонетические особенности саам-ского языка, например - «нефинно-угорская» возможность стечений двойных согласных в начале слова объясняли как результат воздействия неизвестного субстрата [Qvigstad 1945: 211]).

Состав субстратной «протосаамской» лексики показывает, что из языка палеоевропейцев после их перехода на финно-угорскую речь в саамский вошли термины, обозначающие специфические северные и приморские природно-хозяйственные реалии (названия элементов ландшафта, видов снега, животных, типов жилища и предметов материальной культуры) [Itkonen T. 1984: 167] (дополнительный список субстратных протосаамских слов для кильдинского диалекта см. также в [Керт 1971: 8]). Особый интерес представляют слова базовой лексики, обычно очень редко заимствуемые из другого языка, например:



Большое количество в базовой общесаамской лексике слов нефинно-угорского происхождения, заменивших старые финно-угорские основы не имеет аналогов в финно-угорских языках и служит основным аргументов в пользу гипотезы о протосаамском субстрате. Эти слова базовой лексики могли бы помочь установить языковую принадлежность палеоевропейского протосаамского субстрата, но, к сожалению, на сегодня не удаётся обосновать ни одной гипотезы о связи его к какой-либо известной языковой семьёй. По-видимому, речь идёт о языке, не имеющем живых «родственников», можно только гадать о возможности связи его с другими северными палеоевропейскими языками, например с пиктским [Наполь-ских 1997: 206] или с «языком геминат», субстратные следы которого отмечены в германских, кельтских, балтских, западных финно-угорских языках [Schrijver 2001].

Для нашего обзора гипотеза палеоевропейского субстрата в саамском имеет и принципиальное методологическое значение: несмотря не то, что в волжско-финских языках столь явных следов подобного субстрата до сих пор не обнаружено (ср., однако, например не имеющее финно-угорских и индоевропейских параллелей мар. eer ‘река' и топоформант ?енгарь/?ингирь в мерянской субстратной гидронимии), следует принимать во внимание возможность присутствия палеоевропейского языкового компонента не только на севере, но и в Центре Европейской России и - следовательно - тем более считаться с этой возможностью для I тыс. до н.э.

Таким образом, помимо названных выше индоевропейских и финно-угорских групп на территории Центра Европейской России в I тыс. до н.э. следует предполагать присутствие носителей языков не оставивших живых «потомков»: как палеоевропейских (неизвестной принадлежности), так и параиндоевропейских и парауральских (т.е. принадлежавших к известным семьям, но ассимилированных и не имеющих прямого продолжения в живых языках соответствующих семей - см. [Напольских 1997а: 113]; пример такого парауральского языка, о котором благодаря в основном топонимии мы имеем некоторую информацию - мерян-ский). Этот чисто теоретический, казалось бы, вывод имеет существенное практическое значение: с его учётом попытки прямой привязки археологических культур к древним языковым общностям по принципу «одна культура - один (пра)-язык» становятся бессмысленными.

Из известных языковых общностей основной для I тыс. до н.э. в Центре Европейской России следует признать финно-угорскую: как бы не решалась проблема индоевропейской прародины, применительно к рассматриваемой территории следует говорить именно о достаточно поздней экспансии балтоязычного населения извне и скорее всего - уже в финноязычную среду (см. выше, в особенности, например - вывод в [Агеева 1974: 111]), тогда как время появления / сложения в Волго-Окском регионе финно-угорского населения даже при признании единственной удовлетворяющей всему комплексу языковых фактов гипотезы о западносибирской прародине уральцев во всяком случае определяется не позже середины II тыс. до н.э. [Напольских 1990; 1997а: 128-140, 163-167, 197-198; Косарев, Кузьминых 2000: 393-395].

Родословное древо финно-угорских языков представлено на рис. 5. Используя родословное древо как необходимую схему, представляющую результаты исторического развития языков - степень расхождения и близости их друг с другом, необходимо иметь в виду, что эта схема ни в коей мере не может рассматриваться как модель реальных исторических процессов, то есть - нельзя сводить процессы финно-угорской предыстории к цепочке последовательного дробления праязыков. Именно такая упрощённая, точнее - ошибочная трактовка, вступая в противоречие с очевидными фактами попарной близости уральских языков (см. примеры построения различных «древ» в зависимости от того, какой язык принимается за точку отсчёта [Хелимский 1982: 12-13]) приводит к желанию «свалить родословное древо» либо отказавшись от него, либо заменив его другими схемами (в свою очередь имеющими те же недостатки) - cм., например: [Hаkkinen 1984; Pusztay 1995; Salminen 2001] - исследователи  в данном случае путают методический приём с исторической реконструкцией, см. при этом хороший обзор истории концепции родословного древа языков вообще и в уралистике, в частности, в [Sutrop 2000].

Основное отличие схемы на рис. 5 от традиционных, которые можно найти в различных изданиях, состоит, во-первых, в попытке показать различия реконструируемых праязыковых состояний: идёт ли речь об относительно едином праязыке или об общности контактирующих родственных языков. В первом случае для праязыкового состояния помимо общей для языков данной группы лексики достаточно надёжно реконструируются общие инновации в фонетическом развитии и в морфонологии, достаточные для постулирования существования в прошлом единого языкового организма в течение некоторого исторически релевантного периода; во-втором - речь идёт в основном о лексических параллелях,  инновации в фонетике и морфологии если и выявляются, то немногочисленны и могут быть интерпретируемы как наследие (продолжение тенденций развития) более древней праязыковой стадии и / или как результат сложения общих черт в рамках языкового союза, точнее - ареально-генетических взаимоотношений в терминологии Е.А. Хелимского [Хелимский 1982: 24-25]. Соответственно различны будут и исторические импликации лингвистических выводов: за единым языком должна стоять относительно единая этнокультурная единица, за языковым союзом - несколько контактирующих единиц.



Второе отличие схемы на рис. 5 от традиционных - отсутствие волжской (прамарийско-мордовского) праязыковой стадии. Вопрос о правомерности выделения волжского праязыка дискутируется в уралистике давно, и в конечном итоге скептический взгляд, основанный на слишком малом числе марийско-мордов-ских сепаратных параллелей, видимо, победил силу исторической инерции. Если быть последовательным, то следовало бы, видимо, говорить о прибалтийско-фин-ско-саамско-мордовской общности и отделять от неё марийский как самостоятельную ветвь финно-пермского: мордовские языки обнаруживают безусловно большее количество сепаратных лексических схождений и общих черт в морфологии с прибалтийско-финскими, чем с марийским (см. обзор проблемы в [Берецки 1974; Хелимский 1982: 17-18]), но для столь радикальной перекройки финно-угорского родословного древа необходимо время и специальная работа. О финно-волжской общности см. также ниже.

В-третьих, наконец, я позволил себе поместить в схеме на рис. 5 мерянский язык как ветвь финно-волжской общности, близкую хотя бы территориально к марийскому - см. выше данные топонимии, хотя, безусловно, наши фрагментарные знания о мерянском языке позволяют определять его место в финно-угор-ской группе лишь весьма приблизительно.

Датировки распада финно-угорских праязыков базируются прежде всего на соотнесении с тем или иным праязыком определённого слоя индоевропейских (арийских, иранских, балтских, германских, славянских) заимствований. При этом необходимо понимать условность данного метода: во-первых, хронологческая шкала развития, например, иранских языков степного населения Евразии, в свою очередь, достаточно приблизительна, она базируется на анализе состояния древних письменных арийских языков (древнеиндийского, древнеперсидского, авестийского, согдийского, хотаносакского и т.д.) и общих, основанных только на исследовательском опыте и чутье оценок времени, необходимого для достижения той или иной степени расхождения языков, сложения инноваций и т.д. Во-вторых, стратификация, например, арийских заимствований в финно-угорских языках (соотнесение того или иного слова с определённым праязыком, т.е. с определённым периодом) также зачастую бывает неоднозначна: например, если ППерм *sur ‘пиво' традиционно считается старым, допермским заимствованием из очень раннего арийского диалекта (по причине сохранения индоевропейского *s, переходящего в иран-ских языках в h: др.-инд. surа ‘опьяняющий напиток' при ав. hurа- ‘тж') [Rеdei 1986: 76-77], хотя оно имеется только в пермских языках (то есть, в оценке времени заимствования фонетический критерий превалирует над территориальным), что мешает относить к тому же древнему слою, скажем, пермско-марийское *verkз ‘почка (орган)' (ав. vereka, др.-инд. vrkka- ‘тж') [Rеdei 1986: 79-80]? Поскольку слово имеет неспецифический облик, фонетический принцип в данном случае отступает на второй план, и главным становится ограниченное распространение корня в финно-угорских языках, но само по себе такое варьирование подходов вызывает определённые сомнения.

Оффлайн mouglley

  • Модератор
  • *****
  • Сообщений: 7105
  • Страна: hr
  • Рейтинг +434/-7
  • Я знаю, что познаю всё.
    • Записки Маугли
  • Y-ДНК: N1c1-L1025
  • мтДНК: J1c3
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #3 : 15 Июнь 2009, 20:12:39 »
Потрясающая подборка!
По ней уже можно проводтить предположительное время появления до-балто-славянских (арийских), финских и славянских топонимов и гидронимов на территории европейской територии России.

Оффлайн zastrug

  • ...
  • Сообщений: 11237
  • Страна: ru
  • Рейтинг +2818/-49
  • I2b1c (P78+)=I2a2a1b1a= I2a1b1a2a1a1( I-FT413656)
  • Y-ДНК: I2b1c
  • мтДНК: T2a1a
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #4 : 15 Июнь 2009, 21:26:08 »
Да, статья отличная. Жаль, что глубже  1 тыс. д. н. э. не забирается.

Оффлайн Grigoriev

  • Администратор
  • *****
  • Сообщений: 3098
  • Страна: ru
  • Рейтинг +187/-3
    • Молекулярная генеалогия
  • Y-ДНК: O3a3c
  • мтДНК: J1c
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #5 : 01 Июль 2009, 13:24:58 »
На форуме зарегистрировался В.В. Напольских, доктор исторических наук.
Сфера научных интересов: предыстория и этническая история народов Волго-Уральского региона; урало-алтайская гипотеза; тюркско-финно-угорские контакты.

Познакомиться с историком, с его трудами (библиографией), задать ему вопросы и возможно начать новые дискуссии или пригласить в существующие можно в теме:
http://forum.molgen.org/index.php/topic,365.msg6199.html#msg6199

Уважаемые Виктор и Владимир - подключайтесь. Проявите инициативу.

Оффлайн Curious

  • Сообщений: 44
  • Рейтинг +3/-0
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #6 : 01 Июль 2009, 19:50:45 »
Большое спасибо Владимиру Напольских и Аббату, очень интересная статья.

Оффлайн croWind

  • Сообщений: 173
  • Рейтинг +15/-0
  • Y-ДНК: N1b
  • мтДНК: U5b1e
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #7 : 19 Январь 2010, 14:44:50 »
Вот такая хорошая ссылка по фино-угорским языкам. Довно искал и вот наконец нашел.

http://www.sever.eduhmao.ru/var/db/files/12357.praktich.pdf

Оффлайн Митридат

  • Сообщений: 405
  • Страна: ca
  • Рейтинг +53/-0
  • Y-ДНК: G2a-CTS9737
  • мтДНК: K1a или K1c (субклад не знаю)
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #8 : 28 Сентябрь 2010, 17:16:58 »
Хотя тема старая, считаю её вполне заслуживающей внимания и потому оживляю.
На мой взгляд, мнение В. Напольских о досаамском субстрате имеет археологическое подтверждение.
Я бы связал его с кругом культур Фосна-Комса-Хенсбака (см. сответствующие статьи в Википедии).
Данный круг культур не является родственным финно-уграм; напротив, наблюдается поглощение данного круга культур пришедшими с востока группами ямочно-гребенчатой керамики, которые ассоциируются (в том числе самим Владимиром Напольских) с финно-уграми; таким образом, саамов можно считать потомками такой вот креолизации.

Оффлайн zastrug

  • ...
  • Сообщений: 11237
  • Страна: ru
  • Рейтинг +2818/-49
  • I2b1c (P78+)=I2a2a1b1a= I2a1b1a2a1a1( I-FT413656)
  • Y-ДНК: I2b1c
  • мтДНК: T2a1a
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #9 : 28 Сентябрь 2010, 20:01:27 »
группами ямочно-гребенчатой керамики, которые ассоциируются (в том числе самим Владимиром Напольских) с финно-уграми; таким образом, саамов можно считать потомками такой вот креолизации.
Дмитрий, а где именно? Может я пропустил, но с финами он связывал вроде ложнотекстильную керамику

Оффлайн Asmat headhunter

  • Биохимическая субстанция
  • Сообщений: 14413
  • Страна: id
  • Рейтинг +937/-34
  • И того казака те тунгусы пальмами тут искололи
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #10 : 28 Сентябрь 2010, 20:15:41 »
Я бы связал его с кругом культур Фосна-Комса-Хенсбака (см. сответствующие статьи в Википедии).

А кто они по игреку? I1?

Оффлайн Аббат БузониАвтор темы

  • ...
  • Сообщений: 19863
  • Страна: ru
  • Рейтинг +1812/-60
  • Y-ДНК: I1-SHTR7+
  • мтДНК: H16-a1-T152C!
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #11 : 28 Сентябрь 2010, 20:38:16 »
Хотя тема старая, считаю её вполне заслуживающей внимания и потому оживляю.
На мой взгляд, мнение В. Напольских о досаамском субстрате имеет археологическое подтверждение.
Я бы связал его с кругом культур Фосна-Комса-Хенсбака (см. сответствующие статьи в Википедии).
Данный круг культур не является родственным финно-уграм;

Тут и антропологические подтверждения имеются и лингвистические.

напротив, наблюдается поглощение данного круга культур пришедшими с востока группами ямочно-гребенчатой керамики, которые ассоциируются (в том числе самим Владимиром Напольских) с финно-уграми; таким образом, саамов можно считать потомками такой вот креолизации.

Сомнительно, что Напольских такое написал.

Оффлайн cheremis

  • Сообщений: 553
  • Страна: ru
  • Рейтинг +84/-7
  • Y-ДНК: N1a2b-N-FT256675
  • мтДНК: I1a1a
Re: Языки носителей гаплогруппы N
« Ответ #12 : 31 Январь 2024, 09:18:27 »
Отличное видео.
Мужичок на заставке напомнил прарюриковича из Оленеостровского могильника. башкир упомянули как ближайших для финно-угров тюрок. У ранних венгров 37 процентов N1a. Подтверждение гипотезы о распространении финно-угорв, их гаплотипа и Семино-Турбинцев.

забавно - моя гаплогруппа отцовская - западносибирская N1a2b, а материнская - одна из первых европейских - I1a1 (всё как в кино)

https://www.youtube.com/watch?v=NYExVrKuSsc
« Последнее редактирование: 31 Январь 2024, 09:34:05 от cheremis »

 

© 2007 Молекулярная Генеалогия (МолГен)

Внимание! Все сообщения отражают только мнения их авторов.
Все права на материалы принадлежат их авторам (владельцам) и сетевым изданиям, с которых они взяты.