Война, плен и крепостничество в истории причерноморских ногайцев конца ХVIII в.
Изменение в составе населения Крымского полуострова в первые десятилетия после присоединения его к Российской империи относится к числу малоизученных аспектов истории Северного Причерноморья. Среди них остается слабо освещенным вопрос о месте ногайцев в этнодемографических процессах, происходивших в данном регионе, прежде всего – их представленности в виде отдельных социальных групп, имеющих различный правовой статус. Группа ногайцев, попавших в плен во время штурма российскими войсками турецкой крепости Анапа в 1791 г. и впоследствии перемещенная на территорию Крыма, рассматривалась в исторической литературе фрагментарно. А. А. Скальковский зафиксировал лишь отдельные известия об анапских событиях, ошибочно полагая, что взятые в плен 1500 ногайских семей были поселены при р. Молочной, что в Северном Приазовье1. В фундаментальном труде Е. И. Дружининой эта группа вообще не рассматривалась, хотя отдельный раздел отведен ногайцам, поселённым возле речке Молочной в 1790 г.2 Пленение ногайцев при штурме Анапы и их перемещение в Крым кратко упоминаются у Н. А. Смирнова3. В ранее опубликованной моей наработке пунктирно рассмотрены основные обстоятельства, связанные с обособлением этой части ногайцев, и рассмотрена попытка их закрепощения, предпринятая российским правительством4.
Целью настоящей статьи есть конкретизация причин, условий и обстоятельств, приведших к тому, что пленные ногайцы длительное время находились на особом положении, предполагавшем практически полное поражение их в правах (не имея при этом статуса военнопленных), распределение по новообразованным помещичьим хозяйствам Крыма (как крепостных) и единовременный насильственный переход из кочевого состояния в оседлое. Причем это положение существенно отличалось от состояния других групп ногайцев, в частности и тех, которые в то время проживали в Крыму.
Исходным событием для рассмотрения интересующего нас круга вопросов является переселение правительством Екатерины II в 1771–1772 гг. ранее кочевавших в причерноморских степях Буджацкой, Едисанской, Едичкульской и Джембуйлуцкой ногайских орд на правый берег Кубани, к тому времени номинально считавшийся территорией Крымского ханства, но фактически контролируемый Россией. Будучи под наблюдением российского пристава, они признали власть калги Шагин-Гирея и содействовали его избранию на крымский престол в 1777 г.5 После ликвидации Крымского ханства, в июне 1783 г. буджаковцы, едисанцы, едичкульцы и джембуйлуковцы приняли присягу о подданстве России, но из-за намерения екатерининского правительства переселить их к реке Урал предприняли вооруженное выступление против российской пограничной администрации. Сокрушительное поражение, которое они понесли от генерал-поручика А. В. Суворова в октябре того же года привело к массовой миграции на контролируемое Турцией левобережье Кубани и гибели значительной части ногайского населения6.
Турецкая крепость Анапа, возведение которой началось в 1783 г., стала основным центром притяжения для ногайцев и других мигрантов – бывших подданных Крымского ханства; как писал Юлиус Клапрот, она защищала “беглых жителей … [“острова” Тамань] и ногайцев, кочующих близь Кубани”7. Комендант Сугуджук-кале Ферах Али-паша, управлявший османскими владениями на северо-восточном побережье Черного моря, активно привлекал ногайцев к строительству этой крепости, а также с их помощью создал фортификацию на р. Бухур – Ногай-калеси. С целью усиления военного контроля границы с Россией, проходящей по реке Кубань, турецкие власти сформировали из ногайцев “кубанскую стражу”, состоявшую из 30 отрядов во главе с “начальниками” (ага), их заместителями (кехья) и алемдарами, назначаемыми из числа ногайских мурз. Для содержания этого иррегулярного формирования из Стамбула выдавалась плата (“подарки”), соответственно градации рангов; существовала договоренность, согласно которой каждый ногайский начальник по пятницам должен был находиться в Анапе в сопровождении 1 тысячи своих подчиненных, т. е. для произведения смотра мобилизованных ногайцев. Примечательно также, что Порта старалась всеми мерами не допускать нападения адыгов на ногайских мигрантов8, из-за чего они, как часто случалось ранее, возвращались в российские владения. Таким образом, к средине 80-х годов ХVIII в. в районе Анапы из разрозненных аулов Едисанской, Едичкульской и Джембуйлукской орд, переселившихся из Северного Причерноморья на правый берег Кубани к 1772 г. и принявших российское подданство в 1783 г., сформировалась отдельная группа, которую в России называли “закубанскими ногайцами” и рассматривали как изменников.
Оказавшиеся на левом берегу Кубани, ногайские мигранты, по понятным причинам, были крайне агрессивно настроены в отношении России и готовы участвовать в любых направленных против нее враждебных действиях. Как отметил Ю. Клапрот, многие кавказские народы “прежде … не были хорошо знакомы с дорогой на русскую территорию и всегда отправлялись туда большими отрядами вместе с ногайцами и кабардинцами; но ногайские мурзы, бежавшие к ним с русской стороны.., рассказали им об этой дороге и сами заметно обогатились за счет дележа добычи. Так как они оказывались перехваченными и лишенными добычи русскими и при этом многие из них погибали, ныне они более всех враждебно настроены против последних”9. Ногайцы активно включались в мощное антироссийское движение, возглавляемое чеченцем Ушурмой (шейхом Мансуром), которое в первой половине 1785 г. охватило Чечню, Дагестан, Кабарду и другие районы Северного Кавказа10. Призывы Ушурмы к газавату произвели смятение и среди тех 3 тыс. ногайских семей, которые находились на правом берегу Кубани, оставаясь в российском подданстве; об этом в начале мая 1785 г. сообщал ейский пристав И. Ф. Лешкевич11. Более того, к этим призывам оказались восприимчивыми и крымские татары, не оставлявшие надежду на освобождение из-под власти России. Как писал Жильбер Ромм, “уверяют, будто крымские татары часто возносят молитвы за успех пророка, имама Мансура, который проповедует 80 тысячам человек на Кавказе”12. Мансур посылал в Крым дервишей, распространявших его учение и вводивших в молитву пожелание смерти неверным как обязательный элемент (“прося о изощрении турецкого меча против неверных”). По таким признакам, как выдерживание трехдневного поста и принесение в жертву барана в неустановленное в суннитском исламе время, нетипичное произношение молитв и др., российским властям удалось быстро выявить и блокировать действия сторонников Ушурмы в Крыму13.
Подобные мероприятия производились и Портой, обеспокоенной ростом влияния тогда еще не признанного турецким мусульманским духовенством шейха Мансура на “закубанских” ногайцев и адыгов Западного Кавказа. Согласно османским источникам, приведенным французским исследователем А. Беннигсеном, в ноябре 1785 г. в Сугуджук-кале подняли мятеж янычары во главе с Хасан Али, который поддержали “закубанские” ногайцы и адыги; мятежники готовились перейти на сторону Ушурмы и ратовали за немедленное возобновление военных действий против России. Подавление этого мятежа не обошлось без участия российских властей14, которые так же, как и турецкое правительство, были заинтересованы в сохранении стабильности на границе, хотя обе стороны на тот момент систематически готовились к новой войне, и потому старалась исключить всякий элемент спонтанности в отношении к будущему (точнее, давнему) противнику.
Вопреки распространенному в дореволюционной российской и советской историографиях утверждению о том, что Ушурма был турецким агентом15, А. Беннигсен аргументированно доказал тезис о “самостоятельности возникновения движения шейха Мансура”. Порта, согласно аргументации исследователя, первоначально сдержанно отнеслась к деятельности Ушурмы, имея особое предубеждение к его реформаторским устремлениям в отношении ислама, содержащим некоторое сходство с ваххабизмом, в то время набиравшим силу в подчиненной Османам Аравии16. В контексте рассмотрения интересующей нас проблемы, представляется особенно важным то обстоятельство, что как антироссийская направленность действий “закубанских” ногайцев, так и само движение Ушурмы не были следствием одной лишь производимой Портой агитации, но имели отдельные, мало связанные с Турцией причины.
С началом новой войны с Россией в 1787 г., отношение Османов к шейху Мансуру изменилось. Он был признан имамом всех мусульман Кавказа, по крайней мере, так говорилось в фермане, изданном турецким султаном Селимом III в 1789 г., утвердившем их подчинение “нашему Мансуру эфендию”17. По всей вероятности, все или большая часть “закубанских” ногайцев передавались в его управление; к началу боевых действий в сентябре 1787 г. под началом Ушурмы находилось около 8 тыс. вооруженных ногайцев и адыгов, с которыми он безуспешно атаковал российские отряды между реками Уруп и Лаба18. Хотя, как справедливо отметил А. Беннигсен, шейх Мансур не обладал реальной военной и административной властью, а выполнял, скорее, идеологическую функцию19.
Не имея серьезных фортификационных укреплений20, Анапа дважды выдерживала атаки российских войск. Второй поход на Анапу, произведенный генерал-поручиком Ю. Б. Бибиковым в марте 1790 г., закончился потерей более половины личного состава подразделений, вверенных его командованию. Лишь третий штурм, произведенный генерал-аншефом И. В. Гудовичем 22 июня 1791 г. увенчался успехом, однако, из-за отчаянной обороны защитников крепости, нападающая сторона понесла значительные потери21. В плен к россиянам попало до 14 тыс. чел., как и сам Ушурма. Среди пленных ногайцев было 9317 лиц обеих полов, в том числе мужчин – 4509; “таманских жителей” – 1758, “анапских жителей” – 372 (обе эти группы в документах обозначены отдельно от ногайцев как “татары”), “черкесов” – 118 чел.22
Как видим, численно ногайцы превосходили представителей всех остальных категорий населения Анапы, попавших в плен; хотя из этого не стоит делать вывод, что они составляли большинство среди жителей города до подхода войск И. Гудовича. Из описания Джевдет-паши событий марта 1790 г., следует, что 12 ногайских мурз были проводниками у генерала Бибикова, и потому командир анапского гарнизона Баттал-паша распорядился всех живущих поблизости ногайцев и таманцев перевести внутрь крепости23. Вероятно, в июне 1791 г. он руководствовался теми же соображения. Также можно предположить, что ногайцы менее упорно, чем турки, обороняли Анапу и что количество потерь среди них было гораздо меньшим.
Тем не менее, российским командованием попавшие в плен ногайцы рассматривались как изменники, причинившие большой вред Российской империи. В отличие от турецких военнопленных, в отношении которых существовали закрепленные в российско-турецких договоренностях гарантии, предполагавшие безопасность жизни и возвращение на родину после окончания войны24, пленные ногайцы подобных гарантий не имели и, как бывшие российские подданные, полностью попадали под действие российских законов. Но все же, их количество было слишком велико, чтобы применить радикальные репрессивные меры. С другой стороны, сразу же возник вопрос, связанный с обеспечением минимальных условий жизни для столь большой группы людей, среди которых находилось много женщин, стариков и детей. Не имея для этого надлежащих возможностей, российское командование принимает решение переправить всех пленных в Крым.
Пленных турок отделили от остальных и первыми переправили с Тамани в Еникале. Переправа пленников-ногайцев длилась до 8 августа; всего было переправлено 8788 человек, из них 4319 мужчин и 4469 женщин. Собственно ногайцев выделить среди них сложно, ведь кроме них были ещё “татары” – жители Тамани и Анапы (вероятно, по большей части – крымские татары), а также “черкесы” (это название применялось к разным адыгским народам)25. Однако и гражданская администрация Таврической области не могла обеспечить их надлежащее содержание. Как свидетельствовал генерал-аншеф М. Каховский, их разместили “в одной куче с женами и малолетними детми без кровли одежды и обуви при нужном (минимальном. – В. Г.) пропитании”26. Он же использовал эту характеристику положения как аргумент для представленного князю Г. А. Потёмкину предложения “всех турок… отправить в Екатеринослав, а нагаицов, таманских жителей и черкес, так как все они хлебопасцы раздать в здешней области помещикам на поселение”. Не дождавшись решения Екатерины ІІ, Каховский предложил таврическому губернатору С. С. Жегулину раздать пленных, за исключением турок, местным помещикам. Свою поспешность он объяснял тем соображением, что в условиях острого дефицита рабочей силы, да ещё в самый в разгар уборки хлеба и сенокоса, использование пленных доставит выгоды хозяйству края, позволит сэкономить казенные средства и улучшит условия их содержания27.
Для слабозаселённого причерноморского региона, где активно формировалось помещичье хозяйство но, по данным Е. И. Дружининой, количество крепостных составляла всего 6,3% от общего числа крестьян28, столь крупное пополнение было весьма ощутимым. Поэтому дело с анапскими пленными решалось очень быстро. Г. Потёмкин сразу поддержал инициативу М. Каховского, а Екатерина ІІ уже 26 сентября 1791 г. подписала указ об их закрепощении теми помещиками, которые “взяли их для пропитания”29. В итоге, 8788 ногайцев, жителей Тамани и Анапы, а также “черкесы”, были в кратчайший срок распределены между местными помещиками.
В первую очередь раздача пленных производилась для высших офицерских чинов, принимавших участие в штурме Анапы. Её инициатор, генерал-аншеф Каховский, получил 2112 чел., генерал-майор Шиц – 1314, полковник Годлевский – 578, но больше всех досталось генерал-майору В. С. Попову, – 2584 чел.30, имевшему в то время большое влияние в Новороссии. Остальная часть распределялась мелкими группами между представителями нижних офицерских и даже солдатских чинов, а также крымскими греками, армянами, крымско-татарскими мурзами и мусульманским духовенством. Так, в Евпатории анапскими пленными завладели армянин Вартинов, крымские татары Ваати Осман и Мегмет-челеби; в Феодосии – сержант греческого пехотного полка М. Цунаки, цолнер портовой таможни И. Христофоров; крымский татарин Тимирша-мурза владел 212 ногайцами, а землеустроитель Мухин – 8 семьями31. Мелкие владельцы, будучи неуверенными в отношении своего права владения крепостными из мусульман, старались как можно скорее перевести их в христианство. Подобное было замечено, в частности, в г. Севастополе и Перекопском уезде32.
Скоро вскрылись и другие незаконные практики, возникшие в отношении распределения анапских пленных, ничего общего не имеющие с теми целями, которые полагались Екатериной II в основу своего решения. Ещё 17 августа 1791 г. М. Каховский писал таврическому губернатору С. Жегулину по поводу обнаружившихся значительных объёмов торговли анапскими пленными среди мусульманских жителей Крыма и предложил всеми мерами ей противодействовать. Среди выявленных злоупотреблений, оказалось и то, что пленные турки, подлежащие возвращению в Турцию, также продавались как крепостные.
Нельзя сказать, чтобы администрация Таврической области была обеспокоена именно тем, что значительная часть закрепощенных анапских пленных в итоге оказалась не у русских помещиков, а у крымскотатарских мурз и мусульманского духовенства, поскольку ничто не мешало крымским татарам, получившим дворянский статус, становиться вровень с русскими дворянами (не говоря уже о том, что в “полуденном крае” звание помещика могли иметь не только дворяне). Проблему как раз создавало то, что местное население Крыма использовало их в традиционном качестве ясырей, т. е. домашней челяди, а не трудового ресурса, предназначенного для непосредственно для производства, отчего казна теряла в доходах, а реальные помещики оставались при том же дефиците рабочей силы.
В 1792 г. в Таврической области была проведена ревизия, которая, среди прочих вопросов, дала правительству некоторое представление и о состоянии распределения в помещичьих хозяйствах анапских пленных, указав на довольно сильную их дисперсию33. Некоторые помещики пытались создавать крупные сельскохозяйственные объекты и поселения, в которых предполагалось предельно рационально использовать труд крепостных ногайцев. Ярким примером тому служит схема плана деревни Мелек, принадлежавшей графу М. Каховскому, которая имела четкое деление на 4 крайних и 4 центральных кварталов, в которых находились равные по размеру участки для индивидуальных домохозяйств с четко отведенными местами для жилых и хозяйственных помещений (стандартной формы и размеров), а также прилегающими огородом и садом; в центре располагалась площадь, к которой вели перпендикулярно расположенные улицы (см. ил. к тексту).
Однако, в непродолжительном времени оказалось, что и в крупных помещичьих хозяйствах использование ногайцев в качестве крепостных было явно неэффективным. Бывшие кочевники очень медленно приобретали навыки ведения земледельческого хозяйства и более всего тяготились ограничением свободы передвижения; к тому же, крепостное состояние само по себе было плохим мотиватором земледельческого труда. Получение низких урожаев приводило к недоимкам, за которые помещик отвечал перед государственной казной. Часто ногайцы убегали из помещичьих владений к своим единоплеменникам на р. Молочную, откуда их практически невозможно было вернуть. Поэтому помещики стали отказываться от ногайцев; после выхода указа 1803 г. о вольных хлебопашцах распространилась практика их отпуска за выкуп. Так, в 1807 г. граф Каховский дал вольную 328 ногайцам при условии выкупа и без сохранения за ними земли. Внесение суммы выкупа происходило в течении трёх лет, после чего они должны были селиться на казенных землях34. Такую же операцию произвёл и тайный советник В. С. Попов в 1812 г.35
Во втором десятилетии ХІХ в. формулировка “анапские пленные” исчезает из делопроизводства. Перешедшие на положение вольных хлебопашцев, бывшие “закубанские” ногайцы, в большинстве случаев не имея мест компактного проживания (из-за дисперсии малых групп и проведения выкупа без сохранения земли сравнительно больших), постепенно растворялись среди преобладающей массы крымскотатарского населения. В отдельных районах Степного Крыма ногайцы еще долго составляли своего рода анклавы, как, в частности, потомки части едисанцев, которая в 1771–1772 г. избежала переселения на Кубань; как отмечал современник, “все они гордятся своим происхождением.., хлеб пшеничный не охотно едят и считают за большое лакомство мясо молодого жеребенка36. Некоторые ногайцы впоследствии показали себя довольно успешными земледельцами, как, например, проживавшие на Керченском полуострове, где они “наживали большие состояния на торговле зерном”37. Тем не менее, при нынешнем состоянии изучения демографических процессов, в которые в ХIХ в. были включены проживающие в Крыму ногайцы, не представляется возможным проследить, насколько устойчивыми оказались эти анклавные поселения, как и выяснить их примерное количественное выражение.
Владислав Грибовский – кандидат исторических наук, докторант Института украинской археографии и источниковедения им. М. С. Грушевского НАН Украины.
СНОСКИ
Скальковский А. О ногайских колониях в Таврической губернии // Памятная книга Таврической губернии. – Вып. І. – Симферополь, 1867. – С. 379.
Дружинина Е. И. Южная Украина в 1800 – 1825 гг. – М., 1970. – С. 121–126.
Смирнов Н. А. Политика России на Кавказе в XVI – XIX веках. – М., 1958. – С. 159.
Грибовский В. В. «Анапские ногайцы» в помещичьем хозяйстве Южной Украины в конце XVIII – начале XIX в. // Фелицынские чтения (ІХ). Материалы региональной научно-практической конференции. – Краснодар, 2007. – С. 12–18.
Грибовский В. В. К вопросу о принятии причерноморскими ногайцами подданства России и переселении их на Кубань в 1770 – 1771 гг. // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Северного Кавказа за 2006 г. Дикаревские чтения (13). – Краснодар, 2007. – С. 446–473. Его же. “Ногайский вопрос” в период “независимости” Крымского ханства. 1774 – 1783 гг. // Кавказский сборник. — Т. 5 (37) / Под ред. В. В. Дегоева. – М., 2008. – С. 25–38.
А. В. Суворов. Русские полководцы. Сб. док. – Т. 2. – М., 1951. – С. 257–258, 260–261, 297–298 и др.
Клапрот Ю. Описание поездок по Кавказу и Грузии в 1807 и 1808 годах / Пер. с англ. К. А. Мальбахов. – Нальчик, 2008. – С. 134.
Веселовский Н. И. Военно-исторический очерк города Анапы. – СПб., 1995. – С. 10–11. Эти данные, приведенные из “Османской истории” Джевдет-паши (почти буквально воспроизведенные Н. А. Смирновым по изданию ук. соч. Н. И. Веселовского 1914 г.; см.: Смирнов Н. А. Политика России на Кавказе… – С. 122–123), к сожалению, не отражают ни регулярности выплат турецким правительством денежного пособия “закубанским” ногайцам, ни общего количества сформированной из них “кубанской стражи”, ни характера военной службы этой последней. В любом случае, количественный состав ногайских “пограничников” не мог достигать 30 тыс. чел., как это следует из указания числа “начальников” и их обязанности мобилизовать по 1 тыс. чел. каждый. Более вероятной представляется общая численность “кубанской стражи” около 8 тыс. чел., которая фиксируется в изложенных ниже событиях.
Клапрот Ю. Описание поездок по Кавказу и Грузии в 1807 и 1808 годах. – С. 137–138.
Беннигсен А. Народное движение на Кавказе в ХVIII в. (“Священная война” Шейха Мансура (1785–1791 гг.). Малоизвестный период и соперничество в русско-турецких отношениях). – Махачкал, 1994. – С. 55–59.
Александров И. Ф. Шеих имам Мансур, проповедник газавата на Кавказе в конце ХVIII в. (По архивным материалам Таврического губернского архива) // Известия Таврической ученой архивной комиссии. – Симферополь, 1919. – № 56. – С. 10, 14, 36.
Ромм Ж. Путешествие в Крым в 1786 г. / Пер. и прим. К.И. Раткевича. – Л., 1941. – С. 34–35.
Александров И. Ф. Шеих имам Мансур, проповедник газавата на Кавказе... – С. 26–29.
Беннигсен А. Народное движение на Кавказе... – С. 53.
Рассмотрение историографии вопроса представлено в издании: Гаджиев В. Г. “Если тебя поведут как Мансура к виселице, держись мужественно, ибо мир не постоянен” (Предисловие) // Беннигсен А. Народное движение на Кавказе в ХVIII в. (“Священная война” Шейха Мансура (1785–1791 гг.). Малоизвестный период и соперничество в русско-турецких отношениях). – Махачкала, 1994. – С. 4–36.
Беннигсен А. Народное движение на Кавказе... – С. 52–55, 64.
Смирнов Н. А. Политика России на Кавказе… – С. 156.
Ук. соч. – С. 155.
Беннигсен А. Народное движение на Кавказе... – С. 62, 79.
Как писал Ю. Клапрот, “ее крепостные валы были лишь земляными” (Клапрот Ю. Описание поездок по Кавказу и Грузии в 1807 и 1808 годах. – С. 135).
Веселовский Н. И. Военно-исторический очерк города Анапы. – С. 22.
Государственный архив Украины в Автономной Республике Крым (далее – ГАУ АРК). – Ф. 799. – Оп. 3. – Д. 199. – Л. 74–74 об.
Веселовский Н. И. Военно-исторический очерк города Анапы. – С. 28.
Познахирев В.В. Эволюция положения турецких военнопленных в России в конце XVII – начале XX в. // Ученые записки. Электронный научный журнал Курского государственного университета. Електронний ресурс:
http://scientific-notes.ru/index.php?page=6&;new=21.
ГАУ АРК. – Ф. 799. – Оп. 1. – Д. 269. – Л. 2.
ГАУ АРК. – Ф. 799. – Оп. 3. – Д. 199. – Л. 72.
ГАУ АРК. – Ф. 799. – Оп. 3. – Д. 199. – Л. 71 об.
Дружинина Е. И. Южная Украина… – С. 76.
ГАУ АРК. – Ф. 799. – Оп. 1. – Д. 269. – Л. 1.
ГАУ АРК. – Ф. 799. – Оп. 1. – Д. 269. – Л. 2.
ГАУ АРК. – Ф. 799. – Оп. 3. – Д. 199. – Л. 216, 219 об.
ГАУ АРК. – Ф. 799. – Оп. 3. – Д. 199. – Л. 261, 340.
Российский государственный архив древних актов. – Ф. 10. – Оп. 3. – Д. 59. – Л. 1–6 об.
Российский государственный исторический архив (далее – РГИА). – Ф. 1151. – Оп. 1. – Д. 260. – Л. 5–5 об.
РГИА. – Ф. 1341. – Оп. 15. – Д. 1145. – Л. 1, 5, 12.
Жиленков А. В. первые годы нашего господства в Крыму. Записки // Кондараки В. Х. В память столетия Крыма. – М., 1883. – С. 92.
Кондараки В. Х. Типичность крымских татар // Кондараки В. Х. В память столетия Крыма. – М., 1883. – С. 99.