Хороший термин ввел Напольских - "параславяне".
Это обстоятельство обусловливает необходимость вернуться к гипотезе о балто-славянской (или параславянской) принадлежности “именьковского языка”.
http://udmurt.info/pdf/library/napolskikh/baltoslav.pdf
Мне тоже нравится этот термин. Пожалуй, в свете обсуждения их "славянства/неславянства" стоит полностью привести здесь заключительную часть статьи:
Приведённый здесь список (который, повторю, скорее всего может быть расширен по
меньшей мере в два раза) достаточен для того, чтобы постулировать имевший место контакт
между диалектом макробалтского / балто-славянского языкового ареала, близким к
праславянскому (ср. семантику большинства слов, следы палатализации по типу второй
славянской), но не идентичного ему – с одной стороны – и финно-угорскими языками
Волго-Камского региона – с другой. Скорее всего тюркские языки региона непосредственного
участия в этом контакте не принимали, и отмечаемые параллели в тюркских языках попали
туда позднее, через посредство марийского или пермских (иначе говоря, этот контакт должен
был иметь место до появления первых тюрков в Среднем Поволжье, булгар в VIII в.). Время
контакта может быть определено как период во всяком случае предшествовавший распаду
пермского празыка (по традиционной хронологии – IX-XI вв., на самом деле связи между
докоми и доудмуртскими диалектами сохранялись ещё как минимум два-три века [Белых
1995]). Более того, поскольку ряд рассматриваемых слов попал под пермскую деназализацию,
которая уже не действовала в период финальных пермско-аланских и самых ранних
пермско-тюркских контактов (см. выше), следует считать, что интересующий нас контакт в
целом завершился к VIII в. С другой стороны, ничто в облике как прапермских, так и
балто-славянских праформ не указывает на слишком глубокую древность этих заимствований.
Кроме того, нельзя не учитывать культурный контекст рассматриваемой лексики: речь идёт в
частности о терминологии пашенного земледелия с озимыми посевами (см. также выше
данные о времени появлении ржи в Прикамье). Поскольку в контакт явно были вовлечены
марийский и мордовский языки, локализовать его следует именно в Нижнем Прикамье –
Среднем Поволжье, а не в более северных районах.
В IV–VII вв. от бассейна р. Ик (левый приток нижней Камы) на востоке до р.Суры на
западе и от низовьев рр. Вятка и Кокшага на севере до Самарской луки на юге была
распространена именьковская археологическая культура, для которой были характерны
развитое земледелие с посевами проса, пшеницы, полбы, ячменя, овса, гороха и ржи в
сочетании с домашним скотоводством (крупный и мелкий рогатый скот, свиньи, лошади),
укреплённые городища с группирующимися вокруг них селищами с остатками срубных
полуземлянок, погребальный обряд – кремация на стороне с последующим погребением
останков и сопровождающего инвентаря. Характер, время и район контактирования
именьковцев с финно-угорским населением Волго-Камья точно соответствует
реконструируемым параметрам контакта неизвестного балто-славянского языка с
финно-угорскими языками региона.
Как общий облик этой культуры, так и специфические параллели с пшеворскими и
черняховскими древностями приводят археологов к выводу о приходе именьковцев с запада,
из Поднепровья, о принадлежности именьковской культуры к кругу постзарубинецких
культур Восточной Европы [Матвеева 1981; Седов 1994]. Не вдаваясь в дискуссию об
этнолингвистической привязке зарубинецких и постзарубинецких древностей, замечу, что
при любом подходе к этой проблеме едва ли возможно отрицать присутствие и даже
преобладание среди постзарубинецкого населения балто-славянских групп, принадлежащих
именно к южной части макробалтского ареала, то есть в любом случае достаточно близких тем
группам, к диалектам которых восходит праславянский.
Схематически место “именьковского” языка в балто-славянском / макробалтском
ареале может быть обозначено следующим образом: